Выполненные заказы, да.

вторник, 13 января 2009

17:24

маленькая неуклюжая панда

Собственно, уже есть один, да

для Riki-to, Axis Power Hetalia, про Германию и Италию. За точность в плане истории не ручаюсь.

читать дальшеЛюдвиг тогда был юным самоуверенным мальчишкой, решившим поиграть во взрослые игры. Только-только окрепнув, встав на ноги, выйдя из-под опеки Пруссии…
Маленький мальчик просто решил поиграть в солдатиков, ведь это так просто и так занимательно! И Пруссия сказал, что он станет сразу большим и сильным.
28 августа 1916 года к Людвигу пришел маленький пухленький мальчишка, топнул ножкой и звонко воскликнул:
- Германия! Я тоже теперь буду с тобой воевать, - но голос Феличиано был печален.
Людвиг только нахмурился, ему-ребенку эта игра уже давно опротивела, но проблема была в том, что он уже давно не был ребенком.
За какие-то пару лет он превратился в высокого юношу, пусть и немного побитого и понятого, но это уже был не мальчишка, играющий в солдатиков. Ему нравилось могущество, идущее в руки, да и зачем помнить старые грехи?.. Он тогда был совсем малюткой, Пруссия его на руках еще носил, а Францис что-то кричит, ругается… И Англия тоже хорош, Людвиг только читать учился, а ему сразу: жестокий мальчишка, нехороший, такие требуют наказания.
И почему все против него?
Германия ссутулился, глядя на такого… мягкого, что ли, Италию. Тот неуверенно ежился и опускал глаза.
- Почему, Феличиано? – только и мог что спросить Людвиг.
Ведь у них же был договор! Но Италия – труслив, он решил был вежливым и нейтральным, Австро-Венгрия его хорошо припугнула в свое время. И еще был Япония, но… Но Кику вообще странный, со всеми этими традициями, воспитанный Китаем, который, как сказал Пруссия, вечный. Потому что большой, и население у него большое. И потому что он – это Ев-ро-па, а там – Азия, степи и Стена. Маленький Людвиг историю не сильно любил, ведь у него был умный Пруссия, и был умный Бисмарк, и вообще! Новорожденные высокой политикой не интересуются, им больше солдатики по душе.
А умный Англия все испортил, пообещал помочь, защитить от жестокой Австро-Венгрии, которая в свое время очень больно обошлась с Феличиано.
«Он не виноват», - вдруг ясно понимает Германия, ласково улыбаясь стоящему мальчику. Да нет, тоже не мальчик уже… Мягкость – она осталась, но только вырос как-то он, вихор сбоку стал длиннее.
- Ну, хочешь… Я вылечу тебя? – Людвиг неловко сжимает пальцы Италии. Он говорил с этой Австро-Венгрией, она согласна, только бы сам Феличиано был согласен.
Юное лицо искажается, Италия слабо стонет. Его раздирают внутренние противоречия, и хочется успокоить, но тот уже отнимает руку.
- Я буду воевать, - тихо, но твердо произносит Италия.
И уходит.
А вскоре Людвиг узнает, что веселый и запуганный мальчишка пошел против той самой вздорной Империи, от которой он так хотел его защитить.
«Почему больно?» - недоуменно моргает Германия. Пруссия такому его не учил.

для Xronos, DGM, Лави\Линали. Не совсем пейринг вышел :shuffle:

читать дальшеЖить так, как учил Книгочей, было очень тяжело для порывистого мальчика с дурацким, не его, именем Лави.
Жить, записывая факты для потомков, не имея права на что-то еще… В глубине души он надеялся, что Книгочей вечен, и эта страшная участь его никогда не постигнет. Лави был слишком ярким для этой работы, он походил на огонь, безудержный и дерзкий. Даже волосы походили цветом на пламя…
«Война закончилась», - писал он, а руки дрожали, и было очень трудно видеть одним глазом, особенно когда в нем – слезы. Он писал, уточнял даты, минуты, людей, все, что только можно. Сохранить историю. Долг…
Книгочей не оказался вечным. Лави был в шоке, потому что старик казался ему монолитом, древним, но бессмертным, и страхи затопили его в мгновение ока.
- Книгочей, вот чернила, которые вы просили, - какой-то молодой служка пробегает мимо, ставит пузырек, и еще связку перьев, - на всякий случай.
«Уже не Лави, да?» - юноша криво усмехается, и начинает новое предложение.
Такое оглушающее чувство пустоты, и голова тяжелая и мутная, а еще очень хочется спать, и вообще, он недавно от комы очнулся. Тяжелая была война, и сейчас Книгочей, которому положено мотаться по свету, запоминая, узнавая, - беспомощен словно новорожденный котенок. И слеп почти так же.
- Лави, - тихий женский голос где-то на периферии, и запас кофе.
Запахи – единственное, что сейчас хорошо получается различать у Книгочея, который ощущает себя сгорбленным старцем.
- Лави, поешь.
Линали всегда мила, нежна и добра, и хочется обнять ее, рассказать, все-все, о том, как больно и страшно, как отчаянно хочется жить, а не помнить, что такое жизнь.
«Как старик справлялся?».
Они зовут его Лави, придуманным однажды именем, первым попавшимся, когда он пришел в Орден. А должны звать – господин Книгочей или просто Книгочей, как-то так, по статусу положено.
- Линали, - он судорожно выдыхает и неловко берет чашку. Пальцы плохо слушаются, слишком он привык к тонкому перу в руках. – Линали… - зачем-то бездумно повторяет он.
Перед глазами – маленькая длинноволосая девочка, он улыбается ему и говорит: «Добро пожаловать домой». Такая сумасшедшая нежность накатывает от этих воспоминаний, что чашка выскальзывает из пальцев, горячий кофе растекается по полу, а Линали с каким-то странным застывшим лицом обнимает его, целуя в лоб.
- Все будет хорошо, Лави.
Для них он никогда не будет безымянным. Для них он – друг и товарищ, а потом уже все остальное. Для нее он – не просто человек. И даже дышать от этого становиться легче.

для Insomne, Soul Eater, «просто Штейн. Просто о Штейне. Только с условием без Спирита/его мозга - ну, ты знаешь, я сего не приемлю)) Т.к. другой персонаж тебе не симпатичен, то предлагаю только об ученом. Интересует описание образа жизни и тараканов в голове. Можно увязать с новогодней темой. Словом, житие.)»

читать дальшеЕсли почитать какую-нибудь не научную литературу, просто книги, беллетристику земную, например, то обязательно где-то будет написано, что безумие – сладкий яд, что его обладатель наслаждается им, не мнит себе жизни без мешанины в голове, ангельских там голосах, ну, и прочий бред. Еще обязательно будет попадаться строки про то, как обладатель безумия страдает, мучается, а потом еще и в монастырь уходит, думая, что он одержим. Или же вам попадется книга пронаучного писателя, который отправит героя к психологу, психотерапевту… Или кто там лечит шизофрению и прочие веселые болячки.
Штейн читал такие книги, смеялся, громко и радостно, так открыто, как не умеет никто больше. Счастливый оскал на мертвенно-бледном лице, бело-серая одежда, грубые швы – даже не хирургические, а будто средневековый сапожник наспех сметал материал.
Ему кажется, что неплохо было бы вскрыть головы таких вот писателей и вмонтировать им туда чип, отвечающий за съезжание крыши. Чтобы бреда было поменьше, и потом – вскрыть черепную коробку – это же так интересно! Ему редко выпадает такая возможность, поэтому каждый раз – особенный.
Что могут знать какие-то жалкие люди, которых больше волнует сюжет и зарабатывание денег о том, как люди сходят с ума? Хочется вскрыть мысли этих писак, посмотреть – а что там? Как они думают – что это?
Штейн почти на автомате подкручивает винт, чтобы сохранить иллюзию здравого разума. Надо же иногда когда-то трезво думать? Порой Франкен жалеет, что не пошел работать в морг: дешево и сердито, разве что жертвы уже не мучаются, никакого кайфа… Так, винт надо затянуть потуже.
Раз-раз, мерзкий звук, только для него мерзкий.
Штейн ненавидит свое безумие. Он его любит. Он привык к нему, вот в чем удивительная легкость бытия. Даже к этому неудобному винту, все-таки, Штейн – ученый, врач, ага. Он когда-то врачом-то стал поэтому, неважно, что его специальность от психики далека, даже лучше, слушать лекции про разные отклонения в сознании, понимая, что все к тебе можно применить – страшно и неприятно… Как будто тебя вскрывают, а Франкен – не мазохист, он скромный садист.
- Теперь все будет хорошо, - он помнит темные силуэты тех, кто вмонтировал в него эту дрянь, которая, как любит говорить Смерть-младший, «ужасна и несимметрична». Эти четыре слова вывернули его наизнанку, они сделали его по-настоящему психом, а не дефект какой-то там, «садизм, тяга к причинению насилия», как они писали без конца во всевозможных медицинских картах, передавая друг другу накачанного успокаивающей до отупления наркотой.
- Ты справишься, - вот они, правильные слова, в которых есть теплота и участие, пусть они и идут от существа, чье лицо имеет вид блаженно улыбающегося черепа, да еще и манеры у него дурацкие совершенно. И вообще, прежде чем обвинять его, Штейна, сумасшествии, пусть сами сходят к докторам, по которым его подростком затаскали по самое не могу, вскрыли его черепную коробку, сволочи.
- Прости, Штейн-кун, - жалко и неуверенно сказал тогда Шинигами-сама, глядя на белое лицо мальчика, лежащего в кровати, без сил, в бинтах, руки поверх одеяла – все в дырках от уколов, живого места нет. – Прости.
Штейн моргнул и улыбнулся ему тогда, робко как-то и неуверенно. Действие наркоза еще не прошло, наверное.

для Marika-chan, Tsubasa RC, Курогане, Фай нечаянно приложился.

читать дальшеВот он маленький мальчик – ловкий, самоуверенный, коленки – в кровь разбиты, и мать нежными руками осторожно бинтует, улыбается, целует в лоб и шепчет:
- Ты будешь как папа.
И от этих слов – радостно-радостно, хочется прыгать и бегать, и плевать на больную ногу! Схватить бокен и тренироваться – чтобы и правда, как папа.
Вот уже чуть постарше – уже не ребенок, еще не подросток, и мать с ласковым лицом, только мертвая… Как. Стоп, вы путаете! Эти глаза не могут перестать улыбаться, не могут, не могут, не могут…
Мысли сливаются в одну кучу, ярость и обида топит все.
Мама, папа.
Мама… папа…
Мальчик дрожит, сжимая труп матери в руках, а маленькая девочка напротив – с нежными тонкими руками, с ласковыми глазами, точь-в-точь как у мамы, - улыбается.
Воспоминания идут, потом уже бегут, а после – вообще летят, в голову ударяет запах свежей крови, миры мелькают перед глазами, а потом – распахнуть глаза, потолок теряется в сумерках, а на расстоянии вытянутой руки спит длинный нескладный блондин.
Курогане замирает, потому что снова в тот сон ему совершенно не хочется. Да и выспался он уже, у них тут сейчас «лето», на Суву вот уже третью неделю никто не нападает. Сказка, в общем.
Встает неторопливо, беззвучно, и идет на веранду, не веря, что не мог не разбудить Фая. Ну, тот же вампир, все чувства – обострены, Курогане не сильно вникал, но иногда – очень помогает, да и потом – разве раса может изменить суматошного и бестолкового Флоурайта?
Утром от них уехала Томоё-химе, может, сон вызван чем-то из этой оперы? Хрупкая принцесса пробыла тут немного, полтора дня – посмотреть, как любимый рыцарь живет, проверить барьер Фая – чужеродной магии все-таки не доверяли, не был недо-вампир прекрасной маленькой жрицей-сновидицей, которых тут почитали.
Луна большая и желтая, висит низко-низко. Полнолуние? Настолько заотдыхались, что он и не заметил, как луна снова стала полной.
- Не спишь?
Очень часто Курогане кажется, что Фай в традиционной японской одежде какой-то неправильный.
- Сны плохие сняться.
Тонкие пальцы Фая легко касаются его висков, и дурное послевкусие сна куда-то пропадает.
Мама. Папа.
Он уже не помнит, сколько лет прошло, но тогда тоже было полнолуние. И все еще больно, и не хватает ласковой улыбки в глазах, нежных рук и папы, на которого нужно стать похожим – во чтобы то ни стало, но надо.
- Рассвет.
Фай смотрит вперед, щурит единственный глаз, а небо вдалеке поддергивается мутно-розовым.
И, правда, рассвет. Красиво…

запись создана: 30.12.2008 в 00:47

@темы: эти люди вокруг меня, йа - графоман!